Французская живопись с XVI по XVIII вв.
V - Никола Пуссен

4 - Шедевры Пуссена

Во всем творении Пуссена нет произведения, в котором душа его выразилась бы более цельно и полно, нежели в картине «Полифем», написанной в 1649 г., в момент высшего расцвета мастера, для одно­го из его усерднейших поклонников — Пуантеля⁵⁴ (ныне картина при­надлежит к главнейшим драгоценностям нашего Эрмитажа). «Поли­фем» иллюстрирует идиллию Феокрита, однако поэзия эллина при­обрела в переложении француза, открывающего «le grand siecle», что-то совершенно новое, более могучее, крепкое и сложное, нежели та душа, которая веет в песнях античного мира. Это тот же гимн зем­ле, блаженству жизни, но гимн углубленный, достигающий религи­озной силы. Кажется, что звуки, льющиеся из свирели циклопа, не крикливые или нежные пастушечьи восклики, а нечто подобное тор­жественному гудению органа.

Замечательно, что своего героя Пуссен ввел в самую глубину ком­позиции и повернул его спиной к зрителю. С одной стороны, это дало ему возможность выразить громадность великана, для которого горы не более, как груда камней; с другой, этот же прием позволил худож­нику отчетливее высказать свою мысль. Пуссена не интересовали стра­дания чудовищного пастуха, безнадежно влюбленного в прекрасную Галатею, а интересовало его все то, о чем Полифем пел, пытаясь кра­сотой песни прельстить неприступную красавицу. Полифем у Пуссе­на превратился в часть природы, сросся с ней, стал каким-то олицет­ворением ее чувства красоты и искусства. Сын Нептуна и нимфы, Полифем как бы гений самой суши, омываемой теплыми волнами и млеющей в мягких лучах света. И вся местность вокруг Полифема — синее море и убранная зеленью земля — точно внемлет тому, что поет про нее первобытный стихийный художник, точно насторожилась умиленная и счастливая. Слушают Полифема боги лесов, полей и рек, в счастливой неподвижности охраняющие свои владения, слушают его и суетные дети земли — люди, ищущие в тяжелом труде свое пропи­тание на лоне прекрасной матери. И вот, под сладко налаженный бег звуков труд становится легким и радостным.

Эрмитаж обладает и другим истинно гениальным пейзажем Пуссе­на, висящим в pendant к «Полифему» и изображающим «Геркулеса, по­бедителя Какуса». Здесь мастер придал всему еще более стихийный ха­рактер и совсем пренебрег выражением человеческих ощущений. По­разителен один пепельный колорит в этой картине. Что это: восходит ли луна, и жуткими кажутся в безмолвии мерещущияся на фоне небес горы, или это предрассветный час грозового дня, когда вся природа замирает в ожидании глубоких потрясений? Что бы ни было, веришь Пуссену, веришь, что эта редкая гамма красок есть правда, что художник мог ее наблюдать во время своих одиноких прогулок по окрестно­стям Рима. При этом он, несомненно, должен был внимать каким-то вещим, для него лишь понятным, голосам таинственной природы⁵⁵.

Н. Пуссен. Вакханалия. Национальная галерея в Лодоне

Остальные пейзажи Пуссена распадаются на такие, от которых веет идиллическим счастьем, и на такие, в которых царит мрачное настро­ение. Но характерно для Пуссена, что никогда не нарушается его ос­новное чувство торжественного покоя. К первым относятся, между прочим, три из серии картин «Времена года» (Лувр) — те, фигуры на которых изображают «Грехопадение», «Руфь» и «Виноград Обетован­ной земли». В них выставляется благополучие жизни среди богатств природы; не только предметы, но самые краски (несмотря на неко­торую свою потускнелость) говорят о том, как на земле хорошо жить. Зато на четвертой картине, на «Зиме», для олицетворения которой художник выбрал «Потоп», настроение счастья заменилось ужасом или, вернее, смертным томлением. Благословенную Богом землю, ныне проклятую Им же, медленно и равномерно затопляют темные, холодные потоки. Вместо лазури и белых облаков, над последними торчащими скалами и далекой водной поверхностью навис свинцо­вый покров, перерезаемый гневными молниями; еще час, и все по­грузится в кромешную немую тьму.