Итальянская живопись в XVII и XVIII веках
XIII - Живописцы эпохи Барокко

9 - Алессандро Маньяско. Джузеппе Креспи

Джузеппе Рекко. Натюрморт с рыбами.

Маньяско - типичный маньерист; первую половину жизни он вырабатывал свою манеру, вторую - он неизменно пользовался ею, раз навсегда выработанной и установленной. Поисков в пределах одного произведения в нем незаметно. Он писал "как выйдет", а часто даже "что выйдет", будучи уверен в одном - что выйдет складно и красиво. Таким образом, в нем нечего искать содержания, кроме чисто живописного. И все же, в целом, его искусство полно "самодовлеющего живописного содержания", оно все осмысленно, ибо убеждает своей красотой, заявляет право на существование своим прельщением. Несколько поднимает завесу над личностью Маньяско его пристрастие к изможденным анахоретам, к сборищам суровых капуцинов и монахинь. Что значит эта мономания, сообщающая творениям Маньяско, наряду с его предпочтением глубоких, черных колеров, какой-то испанский "инквизиторский" характер? Не сказывается ли в этой черте какое-то taedium vitae, желание уйти от жизни в пустыню или в затворничество обители? Не отсюда ли и "пустота" (в иных случаях лишь кажущаяся пустота) искусства Маньяско? Он умышленно лгал, он фатально должен был впасть в манеру, ибо суета жизни, как таковая, его не интересовала, он ей не верил. Эта антитеза необузданной страсти к роскошнейшему из искусств - к живописи, с мечтой об анахоретах представляется чем-то совершенно странным. Становится она еще более острой, если мы вспомним о ряде других картин Маньяско, которые изображают исступленные вакханалии.

За последнее время, постепенно, начинает меняться и отношение к Джузеппе Креспи²²⁸, на самом же деле, этот "Рембрандт Италии", носивший в свое время менее подходящую для него кличку "болонского Спаньоло" (иначе говоря, "болонского Рибейры"), достоин величайших почестей истории. Разумеется, до Рембрандта Креспи далеко. Но ведь вообще до Рембрандта далеко всем, как жившим при нем на его родине, так и явившимся в последующие времена и при самых разнообразных условиях. Однако уже и то замечательно, что из всех итальянцев именно Джузеппе Креспи всего определеннее напоминает "Северного гения", и не только своим предпочтением глубоких контрастов света и теней (в этом он примыкает и к Рибейре, и к Гверчино), но и сумрачностью своей поэзии.

Настоящее представление о мастере дает серия картин "Таинства". Возникла она случайно. Зайдя как-то в церковь, Креспи был очарован солнечными рефлексами, падавшими на женщину и священника, занятых исповедью. Это побудило его прибегнуть к чисто караваджескому приему: он пригласил модели и, поставив их в те же позы, наладил у себя в мастерской эффект, близкий к виденному в действительности. Но в результате получилось нечто большее, нежели "караваджеская" картина, - нечто и по краскам несравненно более изысканное и по чувству более глубокое и тонкое. Удача первого опыта побудила затем художника углубиться в изображение религиозной жизни, и результатом явилась "серия кардинала Оттобони" - те семь (вместе с "Исповедью") картин, которые служат одним из лучших украшений Дрезденской галереи. Часть этих композиций полна тихой, радостной поэзии семейного очага, другая, напротив того, передает унылое настроение монастыря.

В том же духе и разные "видения" и "экстазы" Креспи. Всегда в них играют большую роль пробивающиеся через густые заслоны тьмы потоки серебристого света, от которых нежно вылепляются формы и зажигается священный блеск в вознесенных взорах. Какой-то мистический элемент присущ даже портретам мастера, окутанным фосфорическим сиянием и мягко выделяющимся из обступающей мглы. Близко к этим произведениям Креспи стоят картины его лучшего преемника, ученика Гвидобоно, - ломбардца Джузеппе Петрини, о котором мы уже имели случай говорить в главах о декораторах; приближаются к ним по настроению и некоторые наиболее мрачные импровизации Маньяско, а все вместе, эти картины говорят о том, что в дни появления на свет "сияющего Тиеполо" душе избранных итальянских художников не были чужды "строгие" мысли и чувства, совершенно "отогнанные" лишь следующим поколением. Не было только, к сожалению, в этих строгих мыслях и чувствах настоящего жизненного начала, какого-то окрыляющего и всеосвящающего "во имя".