Немецкая живопись в эпоху ренессанса
IV - Семья Гольбейн

4 - Холодные творения

Гольбейн вообще "не верит" в то, что он пишет. Он обладает огромным мастерством и вкусом, рисунок его в буквальном смысле слова безупречен, но он не знает трепета перед тайной, он просто не верит в тайну. И изображенные им на портретах лица точно закрылись от нас прозрачной хрустальной стеной, через которую нет возможности проникнуть, через которую не доносятся горячие душевные речи. Великого ума должен был быть художник, давший такие меткие изображения Эразма, Мора, Генриха VIII, но почему-то кажется, что сам Гольбейн не входил с этими лицами в близкое общение, что во время сеансов он сдержанно молчал, принуждая и их к молчанию. Он узнавал все то, что интересовало его, - из складок лба, из постройки черепа, из тех неуловимых нитей, что связывают взгляд с усмешкой. Он был слишком уверен в том, что самое интересное - это видимость, наружное, а сокровища души он игнорировал, в них не верил.

Та же черта какого-то ясного холода обусловливает и характер его красочности и его "световедение". В эффектах освещения Гольбейн нередко пользуется находками Балдунга и Грюневальда, но, странное дело, подобные эффекты даже у Рафаэля приводят к чему-то трепетному, жуткому и таинственному, к "романтике" (вспомним "Освобождение Петра"), тогда как Гольбейн, при самых романтических темах и при усерднейшей их разработке не вызывает в зрителе волнения, не убеждает в том, что он сам был взволнован, хотя бы он трактовал такие животрепещущие темы, как "Христос перед Кайафой" или "Бичевание". Из всех итальянских художников, краски Гольбейна больше всего напоминают самого холодного, самого строгого из представителей строгой, холодной школы Флоренции XVI века - Бронзино. Правда, у немца больше мягкости в самой технике, больше плотности в фактуре, а его созвучия обладают известной "вкрадчивостью", которая отсутствует у придворного художника Александра и Козимо Медичи. Но, по существу, между ними нет разницы. И в красках Гольбейн ясный эллин, а не мятежный, не сентиментальный германец. Ничто у него не нарушает гармонии, не звенит и не вопиет, а потому и не потрясает. Из всех красок Гольбейна запоминаются лишь - ровный бирюзовый или сизый тон, который он расстилает позади своих одетых в темное персонажей. Иные из них поражают своей правдивостью, но ни один тон не живет собственной жизнью, как это мы видим у Тициана, у Пальмы, у старых нидерландцев и немцев.

Для фанатичных и ограниченных базельцев, занятых религиозной распрей, такой художник был прямо не ко двору. Вполне понятно, что он поехал искать счастья в далекой чужбине, но опять-таки характерно то, что выбор Гольбейна пал на суровый Лондон, где в то время правил холодный, развратный Генрих VIII. Сентиментальный ван Дейк пришелся ко двору изнеженному Карлу I; "мудрый чувственник" Тициан угодил Карлу V и Филиппу II; холодный Гольбейн должен был завоевать себе положение не только любимого художника, но и поверенного в любовных делах "Синей Бороды на троне". И опять-таки в Англии Гольбейн не только писал портреты, но он был универсальным руководителем всего художественного творчества страны; по его наброскам строились и декорировались здания, устраивались празднества и триумфы, чеканились доспехи и парадные сосуды, создавались безумной роскоши драгоценности. Работы изредка прерывались каким-либо поручением сластолюбца-монарха, посылавшего художника на материк высмотреть себе новую невесту, да и живя в самом Уайтхоллском дворце, Гольбейн должен был постоянно встречаться с Генрихом VIII и оказывать ему разные услуги. Судить об отношениях между королем и его живописцем позволяют знаменитый портрет Генриха в римской Национальной галерее, а также фигура короля, красовавшаяся во весь рост на фреске в Privy Chamber Уайтхолла²⁷. Четыре раза позволил себе шутить Гольбейн: в первый раз, когда он иллюстрировал книгу "Вольтера XVI века" - "Хвала Глупости", во второй раз, когда он в крошечных гравюрах представил "веселый хоровод Смерти", в третий раз, когда он поместил, в виде оптического фокуса, мертвую голову на портрете "Посланников" (Национальная галерея в Лондоне), и вот в четвертый - в этом портрете Генриха VIII, которого он представил в "преувеличенно-нарядном" костюме, с широко расставленными ногами, с жутко-лукавым, жиром заплывшим лицом, напоминающим откормленного блудливого кота. В последней "шутке" сказалось и все бесстрашие холодного, ясного Гольбейна и какая-то его симпатия к своему покровителю. Не странно ли, что из всех созданий мастера самым интимным представляется именно этот "официальный" портрет, в одно и то же время и жестокая сатира, и убежденный панегирик!