Итальянская живопись в XVII и XVIII веках
I - Угасшее искусство

2 - Роль церкви

Что было чем убито: церковь - "возрождением" или "возрождение" - церковью? Обвинителей немало у каждой из сторон по отношению к другой. На самом же деле, та душевная катастрофа, которая наблюдается в Италии с середины XVI века (а вслед за ней и по всей остальной Европе), произошла как бы от преждевременной попытки слишком широкого захвата. Для того, чтобы обновившееся "старое" могло слиться с обветшалым "новым", язычество с христианством, чтобы получилось истинно всеобъемлющее миросозерцание и для него нашлась новая, примиряющая все противоречия, освящающая все явления жизни, религия, для этого нужны еще и теперь века и века. Вполне естественно, что в XVI столетии подобные идеалы если и назревали в умах некоторых избранников, то все же они не могли принимать конкретную форму и выливаться в новые общественно-религиозные формы. Правда, в искусстве, в этой области чистой интуиции, пророческие проблески сверкнули с особой силой: Сандро Боттичелли, Мантенья, Беллини, Микель Анджело, Рафаэль, Тициан, Корреджо, Тинторетто и Веронезе произнесли в своих созданиях вещие слова, которые и до нашего времени служат не только источником радости, но и залогом будущих достижений. Однако ничего подобного не могло проникнуть в ту область, которая подчинена в большой мере рассудку: в официальную "правящую" церковь. Как церковь папы, так и церковь Лютера не приняли новых идей, а, испугавшись за свое могущество, вступили даже в борьбу с ними. Окончилась эта борьба двумя победами - реформацией на севере, контрреформацией на юге, и эти две победы, празднующие как будто разные триумфы, означают на самом деле одну и ту же сущность. Поверженной, плененной оказалась живая вера, свободное общение людей с Богом, детская чистая непосредственность такого общения или воодушевляющий экстаз, питаемый мистикой культа.

Из удобства мы приноравливаем целые сложнейшие системы идей и стихийных чувствований к каким-то отдельным моментам "краткого курса истории". Так, Тридентскому собору (1545-1563 гг.) приписывают огромную роль в смысле поворота в религиозном искусстве от жизни к омертвению. На самом же деле, весь организм католической церкви пережил еще в начале XVI века ужасающее потрясение и пришел к сознанию своего бессилия перед надвинувшимся кризисом. Миллионное войско Ватикана и сам полководец-папа, как один человек, почувствовали, что отныне свободные поиски и терпимость опасны, что при них им первым несдобровать, и с этого момента они стали плести сложнейшую паутину, которая должна была окончательно поработить верных сынов церкви и хотя бы для виду вернуть отпавших. Можно утверждать, что до начала XVI века католическая церковь была занята религией, и за период в десять веков она создала одно из самых вдохновенных искусств - готику. С начала же XVI века церковь стала жить исключительно политикой, и именно благодаря этому "ее искусство" стало падать с совершенной последовательностью.

И не академии погубили итальянскую живопись. Иные академии даже сослужили хотя бы ту службу, что они продлили иллюзию какого-то цветения и жизненности. Но, действительно, академии пришлись очень кстати церкви, ибо последняя должна была найти в них союзницу в той системе духовного порабощения, которую она теперь стала проводить. Ведь и средневековые цехи были деспотическими учреждениями - такими же, как академии (если еще не более суровыми), блюстителями традиции. Но разница между ними и академиями заключена именно в том, что цехи были членами общественного организма, во всех своих клеточках пропитанного одной живительной силой - верой; вера была тем воздухом, которым дышало как все средневековое общество, так и отдельные группы и личности. Напротив того, академии по отношению к церкви - политические союзницы, не менее упорно сражающиеся за свое могущество. Иначе говоря, они члены организма, обреченного на разложение благодаря исчезновению самой raison d'etre его существования; "право на жизнь", обусловленное свободой, сменилось в этом организме отчаянным "желанием жить во что бы то ни стало".

До академии все художественное творчество было, в сущности, однородным; лишь робко в середине XVI века стали намечаться какие-то эстетические теории, считавшие одни области более возвышенными, другие - менее. Напротив того, самое характерное в академиях не то, как они учили воспринимать формы внешнего мира, как они преподавали "все нужные художнику предметы", - в этом отношении они мало чем отличались от предшествующих систем и очень вяло эволюционировали. Наконец, даже пресловутый эклектизм не есть сущность или отличительный признак академии; вполне возможен такой эклектизм, при котором уживается самое живое отношение к жизни и к творчеству; вспомним, для примера, о Тинторетто, и эклектиками во многих отношениях окажутся и Рафаэль, и Рубенс, и Пуссен. Нет, самое характерное в академиях - торжество теории о достигнутых и непревзойденных идеалах, то, что искусство стало рассматриваться как нечто догматическое, стоящее вне жизни, не поддающееся развитию и формируемое своими нерушимыми законами.