Живопись барокко в Венеции
VI - Эль Греко

4 - Огненная стихия

Уже не в духе XVI в. взяты самые мотивы (особенно мотив "этюда", перешедший из собрания Оньяте к Гавемейеру в Нью-Йорке). Это настоящие импрессии, имеющие вид чего-то случайно схваченного на лету и в то же время до гениальности типичного. Это не только виды Толедо, но виды "Испании вообще". Не в духе роскошного ренессанса и краски этих полотен - сизые, серые, монотонные и удивительно правдивые⁹⁴. Именно такими, какими они изображены здесь, мне случилось видеть окрестности Толедо, именно этот жуткий пепельный "трупный" тон врезался мне в память, и, очевидно, он чрезвычайно характерен для обездоленного каменного плоскогорья, над которым изредка проносятся свинцовые громады грозовых туч, в редчайших случаях распадающиеся живительным дождем. Окончательно, однако, поражает техника обоих пейзажей. В ней сказывается венецианец-импрессионист, совершенно забывший требования школьной дисциплины и завоевавший себе полную свободу.

Немудрено, что в дни академического владычества могла сложиться легенда о безумии Греко, и вполне понятно, что ныне именно в Греко видят провозвестника искусства наших дней и лучшего нашего учителя. Живопись Греко вся исполнена трепетного возбуждения, опьянения, и в то же время если изучить ее ближе, то в ней проявляется полное "самообладание" и мудрый расчет. Пачеко, посетивший мастерскую старца-художника, был поражен тем, что Греко самым усидчивым трудом добивался впечатления той "свободы исполнения", которая присуща его произведениям и которая сообщает многим из них характер этюдов. По несколько раз он переписывал свои картины, добиваясь того, чтобы казалось, будто картины написаны сразу, "в один присест". Откуда явилась бы в этой живописи присущая им, несмотря на "вихрь" техники, глубинность, как бы могли выработаться эти изощренные в своей заглушенности симфонии, если бы Греко писал их, действительно a la prima, импровизаторски? Но противны были этому бунтовщику, не боявшемуся ни инквизиции, ни короля, ни критики знатоков, всякий намек на робость, все, что отдавало бы школьной выдержкой. Каждый мазок его должен был свидетельствовать о внутреннем горении, о его обостренной чувственности и о его неугасимых порывах в сферы свободного духа.

Если плодородная земля есть "стихия" Тициана и Пальмы Веккио, морской воздух - "стихия" Веронезе, то "стихией" Тинторетго и Греко является огонь. Но у Тинторетто мы видим "огонь земной", яркий, золотой, сияющий, радостный; у Греко "огонь потусторонний" (еще вопрос - небесный или адский), светящийся странной синевой, часто заволоченный молниеносными клубами или душным серым маревом. Как характерны для Греко эти грозовые сизые облака, что встречаются почти на всех его картинах, изображающих открытый воздух, или же та жуткая, точно пронизанная электричеством серебристость, что окутывает такие его визионерские картины, как "Св. Маврикий" или "Магдалина". В нескольких картинах мастер точно добивается впечатления пылающего костра. В гениально-уродливом "Сошествии Св. Духа" Мадридского музея огненность, пылание выражены не только в языках, появившихся над головами собравшихся учеников Христовых, но и во всех их искривленных фигурах, во всем строе композиции. И опять-таки своенравная извилистость огня составляет, кстати и некстати, саму сущность таких изумительных, в полном смысле слова "декадентских" картин, как "Рождество Христово" в музее Нью-Йорка, как "Св. Иосиф" в толедской церкви Сан-Хозе, как прекрасный "Пир у Симона-Фарисея", некогда украшавший коллекцию И. И. Щукина, одного из первых, оценивших в наши дни Греко.

Только что у нас вырвалось слово "декадентский" в приложении к великому художнику. И вот, действительно, загадка: что такое этот мастер - начало или конец, расцвет, высшее достижение или увядание, упадок? Если взглянуть на его положение среди итальянской живописи, то ответ "упадок" кажется бесспорным. Непосредственно от Греко в самой Италии не могло быть путей, хотя родственные ему натуры мы еще встретим в таких типичных упадочниках, как Маньяско или Джузеппе Креспи. Уже Тинторетто по отношению к Тициану представляет собой какое-то разложение, свидетельствует о действии какого-то духовного тления. Греко же есть "утрированный до карикатуры" Тинторетто; это полное своеволие, полное отрицание традиций, дисциплины, это дерзость, возведенная в принцип.